Сыщика охватил азарт. Неужели сегодня все кончится? И Степка Херсонский будет сидеть перед ним, закованный в наручники? Если бы так. Но скользкий нелюдь уже столько раз уходил от полиции, что лучше не обольщаться.

В сыскном отделении собрались все участники предстоящей операции. Одесситы выяснили место жительства извозчика Арковенко: Ризовская улица, дом четыре. На задержание отправились питерцы и четыре надзирателя.

Квартира гицеля находилась во дворе, в полуподвале. Изнутри не доносилось ни звука, свет в окнах не горел. Как быть? Сыщики блокировали все выходы и сгрудились у входа. Пора!

Лыков высадил дверь плечом, и ему в лицо тут же выстрелили. Пуля задела голову по касательной, коллежский советник пошатнулся и едва не упал. В узком проходе сыскные были легкой мишенью. Но вместо второго выстрела послышался щелчок – осечка!

Алексей Николаевич прыгнул ногой вперед и угодил в кого-то невидимого в темноте. Следом вломились полицейские, и началась свалка. Командированный нащупал противника и подмял его под себя. Рядом хрипели и ругались, звякнул нож. Наконец кто-то зажег карманный электрический фонарь. В его свете обнаружились трое незнакомцев, которых надзиратели крепко держали за руки. Вид и у них, и у сыщиков был одинаково помятый…

Лыков забрал фонарик и внимательно рассмотрел задержанных. Ни один из них не походил на Степку. Тогда он за волосы оторвал ближайшего от пола и спросил:

– Где Балуца?

Тот кричал и пытался вырваться.

– Где Балуца? Я ж тебя, дурака, на части разорву!

Но тут с улицы раздались выстрелы. Алексей Николаевич бросил пленника и метнулся наружу. Там стоял на одном колене надзиратель Жук и лупил в белый свет как в копеечку.

– Что случилось? В кого ты целишь?

– Двое, ваше высокоблагородие! Пробежали в арку – и деру. Из соседнего подъезда выскочили. Один по приметам Цихмейстеров, а второй не иначе как тот самый!

– Степка Херсонский?! Бегом, бегом за ними!

Но было уже поздно. Бандиты ушли дворами Молдаванки. Колька знал их как свои пять пальцев, а полицейские в темноте заплутали.

В результате им в руки попали лишь те двое, что ночевали у гицеля. Третьим был сам хозяин квартиры, Иван Арковенко. Арестованных опознали уже в управлении: известные налетчики Павел Логачев и Кирилл Ворокута. Балуца опять обхитрил сыщиков. Он поместил свою новую банду у извозчика, а сам с податаманом укрылся у соседей…

Однако на этом события бурной ночи не закончились. Рано утром Алексей Николаевич уже собирался вернуться в гостиницу и хоть немного поспать, как вдруг в кабинете Черкасова раздался длинный телефонный звонок. Андрей Яковлевич снял трубку, выслушал, разъединился и встал, взяв фуражку.

– Едем.

– Куда?

– Цихмейстерова арестовали.

– Так пусть везут сюда, зачем нам куда-то ехать?

Главный сыщик смутился:

– Он человека шиванул на Кульмицкой дороге.

Лыков застыл.

– Рыжего? В сером пальто?

– Да.

– Но как он узнал?

Черкасов сел напротив питерца и спросил тихо:

– Это ваш новый освед, Персиянов?

– Почти наверняка. Но как Цихмейстеров узнал?

Азвестопуло из-за его плеча сказал:

– А помните кучерявого в пивной? С чирьем на щеке. Он еще говорил, что тут своих не выдают.

– Помню. Думаешь, он?

– Скорее всего.

– Ты прав, – сразу согласился Алексей Николаевич. – Фуражка и новое пальто сгубили Персиянова. Он ходил, выспрашивал. В новой фуражке, которой вчера еще не было. А кучерявый запомнил. Когда Цихмейстеров прибежал в «Старую Полтаву» и спросил, кто его заложил, парень высказал догадку. Кольке ее хватило.

Полицейские поехали в анатомический покой при медицинском факультете Новороссийского университета. Лыков увидел там своего осведомителя. Петр Полуэктович лежал весь растерзанный – доктора насчитали семнадцать ножевых ран. Красные воспаленные глаза с ужасом смотрели в потолок…

Допрос арестованных ничего не дал. Все они молчали, даже извозчик. Цихмейстерова ждал суд за убийство, остальных – за вооруженное сопротивление полиции.

Хоть это и было бессмысленно, Алексей Николаевич наведался в «Старую Полтаву». Парня с чирьем там не оказалось. На вопрос, где он, публика лишь смеялась: знать не знаем, сроду такого не видели.

Лыков не успокоился и собрал надзирателей. Описал им кудрявого, и те сразу опознали его: Валя Злой, рабочий с костопального завода, а по ночам налетчик. Однако что предъявишь такому тертому хлопцу? Ни один следователь не возьмет в производство…

Дознание снова зашло в тупик. Второй покойник за два дня, а Балуца по-прежнему гулял на свободе.

Градоначальник пригласил Лыкова в свой кабинет и высказал ему сильное неудовольствие. Он даже позволил себе следующее замечание:

– Думал, такой специалист в пять минут разберется, а оказалось, вы как все остальные…

Питерец сдержался. А то еще генерал-майор доложит Курлову, что Азвестопуло здоров и ловит убийцу своих родителей. Толмачев потребовал на правах начальника города «закончить эту волынку побыстрее» и укатил в отпуск. За него остался помощник, действительный статский советник Набоков. Лыкову пришлось объясняться и с ним. Видимо, Челебидаки наябедничал, да еще сгустил краски. Командированный опять выслушал много неприятного. Но ему на все это было наплевать – его интересовал только Степка Херсонский.

Весна в 1909 году выдалась ранняя. В конце апреля в городе уже вовсю цвели акации, люди ходили в летнем платье. Лыков с Азвестопуло застряли в Одессе. Уезжать с пустыми руками не хотелось. В прошлом году так уже сделали, бросили поиски, и что? Получили новые преступления с человеческими жертвами. Коллежский советник объяснил это по телеграфу директору департамента. Зотов сбегал за разрешением в Курлову и нехотя позволил остаться до 10 мая. Сергею велел вылечиться к этому же сроку – и на том спасибо. Требовалось активизировать поиски атамана, а как? И без того уже вся полиция была на взводе.

Титулярный советник не унывал и поддерживал в шефе остатки оптимизма. Он нашел новое увлечение: стал учить Лыкова всяким местным штучкам. Алексей Николаевич постоянно в разговоре сбивался и произносил «Одесса» через «э». Оговорка коробила собеседников и даже мешала находить с ними общий язык. Пришлось питерцу следить за своей речью… Еще Сергей привил Алексею Николаевичу навык грызть подсолнух. Тот не сразу освоил столь благородное занятие. Во-первых, Лыков говорил «семечки» – а надо «семачки». Во-вторых, лушпайку он называл шелухой, что тоже вызывало раздражение у аборигенов. В-третьих, лузгать на людях питерец почему-то стеснялся. Лишь когда он увидел в Аркадии жандармского ротмистра с фунтиком в кулаке, то смирился с необходимостью быть как все. Иначе, предупредил титулярный советник, его неизбежно будут принимать за приезжего. И тогда откровенности от местных не видать.